02.05.2008

Ярослав Бутаков

ВЫПАВШИЕ ИЗ ИСТОРИИ. Часть 2

Без открытой политической дискуссии нет проектного видения будущего

Окончание. Начало см. здесь

ДЕФИЦИТ ИСТОРИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Итак, на этот раз без новой гражданской войны, мы пережили очередной крах российской государственности и мучительный процесс ее восстановления. Такой судьбоносный период истории нации, наполненный яркими событиями, «звездным часом» одних и поломанными судьбами других, по идее, должен был бы породить целый поток общественного осмысления, как это было в 1920–1930-е годы. Особенной активностью тогда отличалась как раз проигравшая сторона: ей было о чем сожалеть, и в связи с этим она более глубоко и всесторонне анализировала совершившееся. В наше время следовало бы ожидать целого потока публикаций от тех, кто в крушении социализма и Советского государства увидел и продолжает видеть поражение своих идеалов и принципов. Однако этого не произошло.

Историография революции 1917 года и Гражданской войны зародилась еще до окончания этих событий. С момента распада СССР прошло почти 17 лет, однако у нас до сих пор нет историографии того периода. Крайне скудна и мемуарная литература, посвященная недавним временам. Действующие политики предпочитают помалкивать, а отставные пишут разоблачительные книжонки, рассчитанные на дешевую сенсацию, а не на поиск исторической правды и анализ собственных действий и поступков современников.

Установившееся господство примитивных вкусов («революция низких смыслов», как назвала это явление современная писательница К. Кокшенева), определяющее спрос на современном литературном рынке, дает этому лишь частичное объяснение. Потому как различные сегменты элитарного спроса все-таки заполняются требуемой продукцией. Но спрос на трезвые и нелицеприятные рассуждения о недавнем прошлом как будто отсутствует даже в интеллигентных кругах. Там явно преобладает стремление к конструированию виртуального будущего – выстраиванию новых идеологий (которые являются чаще всего не чем иным, как пережевыванием старых, затасканных еще в начале 90-х годов, концепций). Между тем, без подлинно исторического анализа происшедшего невозможно создать действенную идеологию будущего.

Этому факту не противоречит то, что современная публицистика полна оценочными суждениями о переменах последних двух десятилетий. Однако почти все они, за, быть может, малыми исключениями, основаны на чисто субъективной, зачастую эмоциональной трактовке, во многом навеянной персональными переживаниями. Историософия в данном случае идет впереди историографии. Но, не установив движущих сил совершающихся процессов, их основных участников (общественных классов, страт и т.п.), не выявив их мотивов, мы, однако, пытаемся охарактеризовать совершившиеся перемены и дать прогноз на будущее. Вся эта умозрительная работа оказывается совершенно оторванной от фактографического фундамента. Из панорамы событий выхватываются отдельные фрагменты, которым бессознательно и часто безосновательно придается наибольшее значение, а цельный взгляд отсутствует.

Отмеченное явление тем более удивительно, что советская система преподавания общественных наук давала и обширный запас фактов, и научную методологию изучения. И вот оказалось, что интеллигенция, взращенная этой системой, совершенно не в состоянии убедительно применить полученные в ней знания для объяснения того, что произошло и происходит со страной и с нами. Дело отнюдь не в негодности самой системы. Здесь воздействовали факторы более высокого уровня.

 

ВСЕ ИДЕТ ПО ПЛАНУ

Стоило ли всерьез думать о современных событиях и процессах в категориях, заданных историей и обществознанием, когда те же научные дисциплины, как их преподавали, давали уже конечные и безапелляционные выводы насчет состояния и перспектив советского общества? Стоило ли думать об этом, когда магистральный путь страны был безальтернативно начерчен с трибун партийных съездов и пленумов?

История СССР, особенно после окончания Великой Отечественной войны, представлялась в виде непрерывного поступательного развития, скрупулезно расписанного по пятилеткам. Если история капиталистических и развивающихся стран полна событий, связанных с борьбой трудящихся за свои права, борьбой угнетенных народов за независимость и т.д., то события в социалистическом лагере если и вызваны борьбой, то лишь за повышение производительности труда, за научные и прочие достижения, да и те в общем и целом предусмотрены народнохозяйственным планом. В стране победившего социализма нет борьбы за власть, пронизывающей всю предшествующую историю человечества – вот одна из главных доктринальных установок советского обществознания. Яркая событийная история стала представляться чем-то внешним по отношению к планомерной жизни нашего социума.

В этом восприятии исчезал конфликт, который, как учила та же история, служит неотъемлемым условием развития. Однако общество развитого социализма рисовалось как все менее и менее конфликтное, а коммунизм – как стадия, на которой будут вообще сняты все общественные противоречия. Короче, советский интеллигент воспитывался в представлениях о «конце истории», задолго до того, как этот термин ввел в оборот Ф. Фукуяма. Даже разочарование значительной части интеллигенции в социалистическом идеале не поколебало ее квазимарксистского телеологизма, а лишь переориентировало его в либеральное русло. Чувство достигнутой цели, сопутствовавшее вере в «развитой социализм», но ущемленное «перестройкой», способствовало тому, что новый идеал показался достижимым сразу и без подготовки, как по мановению волшебной палочки.

 

БУДУЩЕЕ РОЖДАЕТСЯ В ИДЕЙНЫХ ДИСКУССИЯХ

За долгие десятилетия отсутствия в стране публичной политики, открытой конкурентной борьбы идей и лидеров, наше общество как бы выпало из истории. Именно в этом, как представляется, главная причина крайне скудного исторического осмысления переворота начала 90-х. По-прежнему маниловские рассуждения о желательном и должном превалируют над размышлениями о причинах реально случившегося и над конкретными рецептами преодоления его негативных последствий.

Один из симптомов этого глубочайшего кризиса исторического сознания российского общества – кризиса, являющегося, в свою очередь, следствием длившегося десятилетиями усыпления политического творчества нации – отсутствие реальной конкуренции проектов будущего. В межпартийной борьбе не сталкиваются альтернативные концепции развития страны. Правящая партия, правда, пытается имитировать внутреннюю дискуссию между идейными платформами, но пока дальше пиар-проекта это дело не идет. Разительное отличие от ситуации тех же 1920-х годов, когда, несмотря на наличие всего одной партии, боролись, причем весьма жестко, несколько идейных платформ, по-разному представлявших себе магистральный курс развития страны.

Я не предлагаю копировать способы той борьбы. Но в те времена, по крайней мере, не было дефицита в проектном видении будущего страны и в альтернативных стратегиях его осуществления. А теперь на этом поприще нет никаких разногласий внутри правящей партии, да и межпартийные споры проходят как бы по инерции и по обязанности партий хоть чем-то отличаться друг от друга. При этом от недостатка креативности больше всего страдает именно так называемая оппозиция, что уж вовсе парадокс: по логике вещей следовало бы наоборот.

В стране снова исчезает альтернативность в публичной политике, резко сократился ее конкурентный сегмент. Общество, оказывающееся выключенным из текущей политики, воспринимает ее не как поле приложения творческих сил и реализации гражданских обязанностей, но как отвлеченную сферу, из которой до него доносится голос недостижимой всемудрой власти. Такое общество, как мы видели, перестает воспринимать историю как нечто, с ним совершающееся, а следовательно, оказывается неспособно адекватно оценить себя на фоне меняющегося мира и ответить на вызовы времени.

Количество показов: 5320

(Нет голосов)