04.05.2008

Константин Черемных

НЕИСПРАВИМАЯ ИЗБЫТОЧНОСТЬ

Пока кремленологи мечтают о склоке Путина и Медведева, британский премьер вынужден отбиваться от нападок «подсиживающего» его министра иностранных дел

НОВАЯ ПРЕТЕНЗИЯ К РУССКИМ

Как недавно подсчитали сотрудники исследовательского центра российской компании E-Generator, британская газета The Guardian умудрилась за последние десять лет употребить сочетание слов «Россия» и «ГУЛАГ» в одном и том же контексте 453 раза. Тенденция изображать российское общество постоянным генератором насилия и произвола столь же стара, как сама дисциплина в западной системе политических наук, традиционно именовавшаяся советологией.

Новым явлением в западной политической науке о нашем отечестве, по меткому наблюдению тех же исследователей, является применение к русским нового негативного определения – «избыточность». Это свойство усматривается нашими профессиональными критиками в столь же широчайшем диапазоне, как и якобы от природы присущая русским любовь к насилию. «Избыточность» усматривается и в самом масштабе нашей страны, и в якобы чрезмерном масштабе ее государственного аппарата, и в «громоздкости» зданий сталинской постройки, и в манерах богатых соотечественников тратить деньги, и даже в красоте русских женщин на фоне «подозрительности» мужчин.

У нового советологического жанра появились свои классики – в частности, неутомимо колесящий по России «журналист-исследователь» спецкор The Sunday Times со смешной фамилией Димблби, что прилежно жужжит, как неусидчивый шмель (bumblebee), на одну и ту же тему о склонности русских поддаваться массовой манипуляции, проистекающей из онтологического неуважения к демократии.

Впрочем, наиболее проницательные западные авторы не могут не признать, что «альфа и омега» западных демократических ценностей, зафиксированных на скрижалях Декларации прав человека, утратили притягательность и авторитет далеко не только – и даже не столько – в России. Флориан Виллерхаузен из германской Handelsblatt не может не признать, что экономический успех в сегодняшнем мире совсем не обязательно сочетается с политической демократией: по его мнению, примеры Китая и России говорят об обратном. Более того, это нежелание следовать западным образцам прямо или косвенно оправдывается лидерами государств, притом на глазах у населения, которое в большинстве своем относится к этому противопоставлению позитивно – то есть действительно ценит сильную государственную власть больше индивидуальных свобод. Более того, как считает Виллерхаузен, «нет причин ожидать того, что такие страны, как Россия и Китай, будут следовать западным примерам» – во всяком случае, до тех пор, пока не изменится политическая культура.

Этот автор, впрочем, завершает свой анализ констатацией неизбежности изменения нашей политической культуры. Другими словами, признание особенностей отечественной традиции сводится к ее квалификации как традиции отсталой по сравнению с западными обществами – притом более отсталой, чем было доселе принято думать. Более того, автор полагает, что пока некие внутренние причины не заставят русских пересмотреть основы собственного бытия, они – как и китайцы – будут сочетать свою веру в сильных национальных лидеров с постоянным посещением «Макдональдса».

Будь господин Виллерхаузен столь же пытливым исследователем, как путешественник Димблби, он мог бы заметить, что у русских появились собственные аналоги и даже полноценные конкуренты пресловутого «Макдональдса». Что, конечно, свидетельствует о пресловутой и неисправимой «избыточности».

«Избыточность» уважения к сильной власти, как и следует ожидать, оборачивается «недостаточностью» политической оппозиции. Это факт для западных исследователей очевиден, хотя многие публикации последнего года свидетельствуют о нежелании их авторов поверить в этот факт. В самом деле, безупречность универсальных демократических ценностей и неизбежный «охват» этими ценностями всей человеческой цивилизации должен предполагать хоть какие-то свидетельства неуклонного прогресса. А таковых свидетельств у наших критиков негусто. Более того, их постоянно подводит Джордж Буш, легкомысленно ставящий в пример демократического развития политические достижения в таких специфических уголках мира, как Ирак и Косово. А Владимир Путин, который при этом ловит Буша на слове, не является, в отличие от своего собеседника, «хромой уткой» – несмотря на то, что оставляет свою должность на полгода раньше его.

Этот контраст и является центральной причиной того кризиса западной науки о России, который не был предусмотрен самой логикой ее развития. Первый кризис советологии, последовавший после распада Советского Союза, был ожидаем и просчитан, вместе с новым трудоустройством аналитиков в возникших независимых государствах. Столь же очевидным был тот факт, что в скором времени эти специалисты будут снова «мобилизованы и призваны», ибо первая чеченская война, создавшая для них новые рабочие места и гранты, разразилась не только по внутренним причинам. Второй кризис просчитан не был, о чем и свидетельствует статистика публицистических штампов, обнажающая смысловую несостоятельность пропаганды. Равно как и становление самостоятельной, инициативной и вдумчивой «анти-советологии», куда более зорко выявляющей слабые места аргументации оппонентов, чем контрпропаганда советской эпохи.

 

ЗАТОВАРЕННАЯ БОЧКОТАРА

Еще пять лет назад, когда в Киеве и Тбилиси задумывались и планировались целенаправленные действия по долговременному подрыву российского влияния, остаточный потенциал советологии был достаточно велик – как по материальному, так и по кадровому ресурсу, – чтобы всерьез попортить нервы Москве. Российское руководство еще можно было поймать на недостатке внешнеполитических возможностей, и более того, на очевидной еще в ту пор недостаточности политического контроля. Предсказывая экспорт «оранжевой революции» из Киева в Москву, Андерс Аслунд верил в то, что говорил, а чиновники уровня заместителя главы Госдепа США, прибывая в Москву на учредительный съезд коалиции «Другая Россия», столь же всерьез полагали, что запускают судьбоносный политический процесс.

Было бы интересно подсчитать, во сколько раз за последние три года сократилось упоминание «оранжевой революции» в качестве прогноза для России. В публицистике последнего времени такие упоминания единичны и являются, по существу, цитатами из высказываний политических деятелей, не имеющих ни личных, ни тем более коллективных перспектив. В последний раз потускневший образ Майдана употреблялся Барбарой Эртель из берлинской Die Tageszeitung, побывавшей на очередном провальном мероприятии с участием Гарри Каспарова. Между тем ее коллеги из Spiegel уже вполне признали, к вящему позору американских кураторов гроссмейстера, что основную массовку того, что осталось от «Другой России», составляет «гротескная», хотя и запрещенная, партия национал-большевиков.

Когда все политические ставки в России оказываются биты, деятельные спецкоры начинают хаотически цепляться за менее известные, но возможно, перспективные имена оппозиционеров второго эшелона – вдруг-таки из них выйдут ниспровергатели основ. Так, госпоже Эртель приглянулась петербургская активистка Ольга Курносова, по специальности физик. Германская либеральная журналистка, впрочем, немало бы озадачилась, узнав, что Ольга Владимировна Курносова не просто физик, а дочь директора НИИПИЭТ – учреждения Минатома, которое фигурировало в пресловутом «черном списке Клинтона»...

Цепляние за второстепенные имена, как за палочку-выручалочку, отражает субъективную сторону советологического кризиса. На самом деле он случился отнюдь не только из-за того, что российскому руководству в силу причин экономического характера удалось прочно взять в руки политическую инициативу. Он случился не в меньшей мере по той причине, что само советологическое сообщество оказалось насквозь проедено классическим, брежневского типа идеологическим начетничеством и тем управленческим феноменом, которое в советской критике соответствующего периода именовался «заорганизованностью». Тот потенциал, который годами выдавался за эффективный ресурс, оказался затоваренной бочкотарой. Более того, непосредственным операторам этого ресурса о его несостоятельности было давно и хорошо известно. Но их собственный распорядок работы уже давно представлял собой, согласно аппаратному слэнгу брежневских времен, классическую ИКД – имитацию кипучей деятельности.

 

ГРЫЗНЯ В ЛЕЙБОРИСТСКОЙ БЕРЛОГЕ

О том, что могут сказать и написать в западных СМИ о смене власти в России, можно было догадаться без изучения специальной литературы. Разумеется, сами выборы западная либеральная пресса хором объявила недемократичными. Столь же закономерны, хотя на первый взгляд и нелогичны, попытки цепляться за детали событий и явлений, чтобы убедить себя и политических кураторов в том, что Дмитрий Медведев – более гибкая и податливая фигура, чем Владимир Путин, и что два «русских медведя» ни за что не уживутся в одной берлоге.

Действительно, The Observer, не мудрствуя лукаво, описывает новую структуру власти не поражающим новизной термином «двуглавый орел», The Financial Times придает особое значение перемещению референтов из администрации президента в аппарат премьера, The Washington Post менторским тоном указывает Медведеву, как он должен себя вести с «прагматичным оппозиционером» Львом Пономаревым, накануне доставившим в Вашингтон «тайные съемки российских тюрем»; Newsweek озабочен тем фактом, что в начале 90-х молодой юрист Медведев для защиты компании Ilim Pulp обратился за помощью к ФСБ, а не к бандитам (я вижу из окна тот дом, где пытливому спецкору об этом рассказали); The New York Times исходит нетерпением, ожидая, когда же Медведев «приобретет самостоятельность», Le Monde со сладострастием предвкушает его бунт против Путина, и все вместе, ссылаясь на примерно один и тот же круг самовлюбленных отечественных болтунов, не сговариваясь приписывают Медведеву «более широкие и современные», нежели у Путина, взгляды.

Забавно не то обстоятельство, что весь этот убогий ход мыслей можно предсказать почти дословно. Забавно, что в плен либеральных штампов идеологической машины, разучившейся «ловить мышей», попадают на первый взгляд вполне самостоятельные и амбициозные политики – всего лишь по причине собственных привходящих политических обстоятельств.

Так, громче всех о нелегитимности выборов в России заявил министр иностранных дел Великобритании Дэвид Милибэнд. Не из-за особо пристрастного отношения к избранному президенту России, а исключительно для того, чтобы насолить собственному премьер-министру Гордону Брауну, который счел нужным проявить нормальное дипломатическое почтение новому главе российского государства.

Это было очередное «лыко в строку»: до этого Брауну досталось за оружейную сделку с Саудовской Аравией, заключенную при Блэре, за провал военной операции в Басре и за попавший в руки афганских талибов беспилотный самолет, а также за плохую дикцию, склонность к депрессиям и отрицание у себя гомосексуальных влечений.

Склока между «новыми лейбористами», как называли Тони Блэра и его верного соратника Брауна, и «новейшими» в лице Миллибэнда, Мерфи, Бернэма и прочих юных министров, на глазах всей мировой, в том числе российской аудитории, завершается тем, чем должна завершиться, – триумфом оппозиционных консерваторов на местных выборах. При этом в точности повторяется модель американской избирательной гонки, где схватка Хиллари Клинтон и Барака Обамы дает неожиданную фору на первый взгляд неперспективному ветерану политики Джону Маккейну.

В результате только что закончившиеся выборы мэра Лондона превратились в типично американское поверхностное шоу, где преимущество получают не идеи, а словесная демагогия. В итоге вполне эксцентричному левому популисту Кену Ливингстону – как подобает левым популистам, с особой симпатией к сексменьшинствам и навязчивой заботой об окружающей среде, приходит на смену еще более эксцентричный правый популист – плейбой из Итонского колледжа Борис Джонсон, завзятый евроскептик, прославившийся тем, что называет ислам «самой нетерпимой в мире сектой», именует африканцев «негритосиками с арбузными улыбками» и не усматривает разницы между однополым браком и «свадьбой трех мужчин и одной собаки». Самые чувствительные читатели The Guardian, включая видных писателей и рок-артистов, обещают уехать из Лондона, чтобы не быть свидетелями позора, когда столицей Соединенного Королевства будет править «шут» и «расист», весьма непочтительно высказывающийся и о самой королеве: «Ей нравится Британское Содружество, потому что к ней толпами ездят восторженные негритосики».

«Новейшие лейбористы» нетерпеливо рвались к власти, чтобы восстановить влияние Британского Содружества в Европе и мире, и рассчитывали ни много ни мало – вернуть в его состав Пакистан. Но все их старания споткнулись о механизм формальной демократии, эффект которого оказался прямо противоположным ожидаемому. Во всяком случае, образ Британии в западном сообществе, равно как и ее геополитические позиции, отнюдь не выиграют от того, что на лондонском голосовании была образцово соблюдена демократическая процедура.

У нас, по счастью, нет этих проблем, и наша «смена коней на переправе» не обернется выворотом политики наизнанку. Наш непопулярный, но эффективный способ передачи власти этого не предусматривает; наша преемственность предполагает передачу ответственности, а потолок карьеры нашего шута не выше поста зампреда Госдумы.

Свой первый международный вояж в качестве президента страны Дмитрий Медведев, как он рассказал на пресс-конференции в «Аргументах и фактах», совершит в Азию. А именно – в Казахстан, оскорбленный британским шутом-комиком, а затем в Китай, у которого есть свои ключи к Пакистану. Можно ожидать, что он встретится и с руководителем Афганистана, который в начале февраля предъявил серьезные претензии Лондону, а недавно как бы случайно подвергся покушению.

Говорят, что некоторые нации во внешней политике предпочитают насилие. Только что британская MI-6 признала, что получала предложение физически уничтожить Слободана Милошевича. Надо думать, не без учета опыта в других регионах.

 

ФЕНОМЕН ЛОРДА ЛЕЙДЛОУ

«Удобно, когда наши слабости мы выдаем за недуг. Так легче всего избавиться от ответственности», – иронизирует колумнист The Times Кэрол Мидгли, комментируя решение 64-летнего спонсора консерваторов лорда Лэйдлоу, накануне застуканного с четырьмя дамами и доброй порцией кокаина, обратиться к врачам по поводу своего патологического сексуального влечения, с коим, как вдруг выяснилось, он безуспешно пытался совладать многие годы.

Свои нынешние слабости Западу действительно проще объяснить внешними и непреодолимыми обстоятельствами. Носителям демократических ценностей все время что-то мешает: то Милошевич, то Саддам Хусейн, то будто бы с неба свалившиеся талибы, то коллективный недуг персонала тюрьмы Абу-Грейб с его непреодолимой тягой непременно раздевать безоружных пленников догола и глумиться над их священными книгами.

Западная цивилизация, равно презирающая «негритосиков» и не дозревших до политической культуры православных, в собственном мире годами не замечает мормонскую секту, насилующую несовершеннолетних, равно как и электротехника, содержащего в подвале собственную дочь вместе с рожденными ею от самого себя детьми, в девятнадцать лет не владеющими человеческой речью.

Непонятно, почему другие цивилизации во что бы то ни стало должны ее любить и уважать вместе с ее макдональдсами, камерами для утопления заживо, не удерживающими собственную сперму лордами и мэрами столиц, испытывающими особо приятные ощущения на охоте, когда подстреленный олень падает и у него вываливаются кишки и из разорванной брюшной полости струится дерьмо (еще одна цитата из Бориса Джонсона).

По неполиткорректному мнению Кэрола Мидгли, помимо дорогостоящих психологических технологий, от избыточной распущенности западного человека есть и другое средство: «Если отобрать у лорда Лэйдлоу его 729 миллионов фунтов, вся его невоздержанность исчезнет в один миг», поскольку «никакой он не больной человек, а просто богатый развратный козел».

...Мы, конечно, тоже не без грехов. Впрочем, у нас за душой еще и немалый багаж их преодоления, чему посвящена вся наша классическая литература. Нам будет трудно в этом мире, но мы, даст Бог, распорядимся нашей «избыточностью» по своему разумению, и без подсказки извне разберемся с собственными «козлами». У нас, в отличие от мира, где делаются макдональдсы, просто нет иного пути: либо мы станем частью этой разлагающейся цивилизации, либо выживем, обретя собственный путь.

Количество показов: 2115

(Нет голосов)