15.07.2008

Михаил Малютин

ПЕРЕОСВОЕНИЕ АНТРОПОГЕННОЙ ПУСТОШИ. Часть 1

Трудовая этика современных русских: прошлое и уцелевшее

КТО МЫ? КАКИЕ МЫ?

Ситуация с трудовыми мотивациями в нынешней России является во многом парадоксальной, а без ее изменения «в позитивную сторону» любые попытки даже не пресловутой «модернизации страны», а ее элементарного выживания – будут регулярно проваливаться. По-прежнему во многом уникальным является сложившееся на обломках СССР и пока кое-как самовоспроизводящееся городское индустриальное общество, все еще сохраняющее один из ведущих в мире научно-технических потенциалов (и систему массового всеобщего образования – хотя сильно деградировавшую). Пока применение стандартных мировых методов социологических и эконометрических исследований «трудовой этики» современных русских дает явно неадекватные результаты (эта ситуация общепризнанна всеми профессиональными исследователями темы трудовых отношений в стране). На мой взгляд, успешное применение любых апробированных методик требует для своей рациональной интерпретации их «вписывания» в сложившийся веками специфический социокультурный контекст страны. Особенно такой страны – впервые тотально распахнувшейся глобальному рынку менее 20 лет назад второй по потенциалу мировой сверхдержавы.

Очень необычное по мировым стандартам и в хорошем, и в скверном, городское индустриальное общество существует в России как нечто массовое и доминирующее – три с половиной поколения, с 30-х годов ХХ века. Оно возникло как продукт «большого скачка», получившего название «сталинская индустриализация» СССР. В городах большинство русского населения страны стало жить только с середины 50-х годов прошлого века, после Великой Войны. Предыдущая «большая индустриализация» в царской России конца ХIХ века тоже осуществлялась нерыночными, государственно-бюрократическими методами (за счет жесточайшего ограбления русской деревни и военно-полицейского регулирования ситуации в городах). Все это создает совершенно особый контекст для решения вопросов об успешном создании в нашей стране современной трудовой этики, адекватной условиям позднеиндустриального и постиндустриального общества. Особенно в условиях, когда деиндустриализация и «варваризация» России в ситуации ускоренного вымирания русских горожан стали очевидны почти для всех.

Уже стало общим местом признание полного провала ускоренной попытки «стать Европой» под знаменем «рыночных реформ» и «общечеловеческих ценностей»: сегодня по всем основным экономическим показателям Россия 2007–2008 годов значительно уступает РСФСР 20-летней давности, как бы ни пыталась казенная пропаганда доказывать обратное. Вместо обещанной «модернизации» – произошла именно варваризация и деградация образа жизни значительной части городского населения. При этом нынешняя ситуация минимальной «стабилизации» и возникшей «адаптации к новой жизни» остается крайне неустойчивой (по любой честной социологии). Развал сложившейся в СССР системы «единой советской фабрики» с конца 80-х годов ХХ века на пятнадцать с лишним «национальных государств» (включая три непризнанных международно – однако живущих сегодня не хуже, а лучше соседних Грузии и Молдавии) не создал до сих пор в России новой устойчивой модели развития – ни по западному, ни по какому-то иному пути. Скорее стихийно, без всяких сознательных усилий какого-то «русского» или тем более иностранного социального субъекта произошла (после кризиса и развала 90-х годов) при Путине регенерация многих элементов «советской модели» управления и образа жизни большинства населения. Разумеется, с фундаментальной поправкой на «включенность в мировой рынок» по схеме «все на продажу: после нас хоть потоп». Однако «мировой капитал» в страну как доминирующий фактор пока не пришел.

 

ОБЩЕСТВО ТОТАЛЬНОГО НЕДОВЕРИЯ

В России давно проведена приватизация большей части «казенной собственности» в пользу верхушки бюрократии. Экономика России на срок жизни уже целого поколения стала рыночной, она в сильнейшей степени интегрирована в мировой рынок – ибо внутренний рынок в РФ так и не сложился (а наличный доллар с 1992 по 2006 год фактически был не «второй», а первой валютой страны!). Однако лишь в ХХI веке стало отчетливо и окончательно ясно, что в «странной стране» никакого развития по западному, европейскому пути вовсе не происходит – скорее наоборот. В то же время тут доминирует явно и не «восток» (не важно – дальневосточный или исламский), если говорить о стереотипах и характеристиках такого явления как трудовая этика современных русских.

Любые социологические исследования, прежде всего фиксируют крайнюю «атомизацию» и полную морально-правовую аномию «нового русского» общества. Как любит повторять слова одного бюрократа эпохи Великих Реформ Александра-Освободителя И. Дискин, «законы опять прямо и недвусмысленно требуют от населения невозможного – и потому не действуют». Сложилась и расширенно воспроизводится система тотального взаимного недоверия на всех уровнях («все равно кинут» – уверены все, от президента и олигарха до последнего бомжа), что делает невозможной успешную реализацию любых длительных и сложных проектов и обесценивает любую нормальную трудовую этику современных русских.

Говоря о проблемах трудовой этики сегодняшних жителей России, надо, однако, для понимания сути нынешней ситуации заглянуть значительно дальше в прошлое, чем во времена «догоняющей модернизации» Российской империи времен Витте–Столыпина или «сталинских пятилеток», современники которых сейчас уже окончательно уходят из жизни. Русь–Россия (со времен пресловутого «призвания варягов» с Балтии) всю свою писанную историю была многонациональной территориальной империей, где правящий слой (даже когда он был временами сплошь русским по культуре и языку), всегда относился к русскому народу только как ресурсу для реализации неких «державных целей» – если не просто как к «быдлу» по принципу «бабы новых нарожают». В общем, не государство обслуживало народ-нацию (как стало нормой в новой Европе), а как раз наоборот! Естественно, что активная часть русского населения всегда бежала от «тягла» такого государства «куда подальше», массово делая это при малейшей возможности вплоть до конца ХIХ – начала ХХ века, благо свободных земель всегда в Евразии хватало. Продолжая эту тенденцию экстенсивного развития русского народа, с конца 80-х годов ХХ века миллионы русских выехали «за лучшей жизнью» в «мировое сообщество». Причем основная их масса – вполне успешно в него «интегрировалась».

Большая, более пассивная часть русских, жившая по деревням до 30-х годов ХХ века (пока Сталин не уничтожил русскую традиционную деревню коллективизацией) – всегда старалась отдать государству, помещику, городу и т.п. как можно меньше, оставив себе необходимое хоть на «простое воспроизводство». Далеко не всегда учитываются две специфические черты русского земледелия на протяжении целого тысячелетия истории, определившие фундаментальные черты трудовой этики не только для современных русских, но и всего русского народа. Живя с IV–IX веков (время начала формирования русского этноса и восточных славян в целом) преимущественно в лесостепи, медленно распространяясь в лесах и степях по берегам великих рек Восточно-Европейской равнины, русские до ХХ века сохранили многие трудовые традиции времен подсечно-огневого земледелия. Да и в целом до конца Великой Отечественной у большинства русского народа воспроизводились нормы жизни все той же «эпохи военной демократии» – когда каждому нормальному «мужику» хоть раз в жизни приходилось побывать воином-ополченцем. А женщина массово оказывалась в ситуации «Я и лошадь, я и бык. Я и баба, и мужик». Не только для Европы, но и для всех «исторических народов» ХХ века подобное поведение было жуткой варварской архаикой: в России еще живы люди, для которых подобная жизнь (и пресловутый «массовый героизм») были повседневной реальностью.

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПСИХОТИП: КОЛЛЕКТИВИСТ ПОНЕВОЛЕ

Естественно, что в подсознании русских подобные стереотипы поведения (в том числе и трудового) все еще живы, раз последняя большая «Поднятая Целина» была всего 50 лет назад. Да и само подсечно-огневое земледелие до ХХ века русские раз за разом пускали в ход на новых землях Сибири и Дальнего Востока, регулярно «поднимая Целину». Удивленные китайцы (с их качественно иной земледельческой традицией и культурой) определили «чужую специфику» очень точно: «русские умеют только сеять и убирать урожай, но не ухаживать за посевами и землей». Как показали исследования Э. Кульпина, «подсека» в первые два-три года давала очень большой урожай; когда он сокращался до «сам-два», максимум «сам-три», группы в 15-25 человек (то есть, родня в рамках трехпоколенческой «большой семьи») обычно уходила дальше. Когда же несколько семей «разрастались» до соседской общины и оседали на более длительный срок, начинала сказываться фундаментальная черта резко-континентального климата Восточной Европы: частые засухи и невероятно краткий по масштабам прочей Европы «аграрный цикл». По Л. Милову в «Русском пахаре» – от посева на рубеже апреля-мая до жатвы на рубеже августа-сентября в среднем было не более четырех месяцев, определявших на год вперед, выживет эта группа русских людей или по большей части умрет, не дожив до новой весны.

Подсечно-огневое земледелие (архаичная «подпочва» всех русских трудовых традиций) и его трансформация для большинства русских людей с ХIV-XV веков в «неверную» и «скудную пашню», сопровождавшаяся процессами их закрепощения со стороны Московии как очередной имперской государственности – легли в основу всех основных параметров русской трудовой этики. Русские способны к длительным трудовым «сверхусилиям», причем преимущественно коллективным – без многовековой расчистки «подсеки» и периодически «поднимаемой целины» русские бы просто не возникли как особый народ, «стихийно ставший великим» – уходя подальше в лес по рекам от разбоя кочевников и «нажима» государства. Аналогичный стереотип регулярного «трудового напряга» с «передышками на массовую гульбу» закрепили у русского пахаря климатические условия. По характеру самого труда русский как раз был индивидуалистом, а не коллективистом: работать такой человек всегда хотел, любил и умел только на себя (и свою «малую семью») – уже «большая семья», тем более «община» были для него «тяглом», некоторым «неизбежным привычным злом». Именно так (с любовью работая только дома в отдельной квартире и на приусадебном участке) вела себя даже более активная, чем «в среднем» – часть городских русских в недавние времена «застоя»…

Земля как таковая (в смысле «собственности») особой ценности для подобного человека никогда не имела. Как к патриархальным «старикам» русский относился к любому государству и его Верховному Главе. Тем более, всегда ненавидел произвол «слуг государевых» («жалует царь, да не жалует псарь», говорилось со времен Грозного), ибо они заставляли жить и «горбатиться» по принципу «от работы кони дохнут» (еще пословицы – «всей работы не переделаешь», «дураков работа любит», «от трудов праведных не построишь палат каменных» и т.п.). Всегда превыше трудолюбия, добросовестности и честности ценились у русских мужиков энергия и архаичная разносторонность трудовых навыков «мастера на все руки». А самое главное – «русская смекалка», удачливость, способность найти очередной неожиданный выход из очередного «невозможного положения», куда русского человека опять загоняла его «судьба-злодейка». Василий Теркин Твардовского, «чудные» герои Шукшина, «живой» Федор Кузькин у Можаева – последние представители данного человеческого типа, выжившие после коллективизации уже как исключения.

При этом до нашествия Орды Русь для скандинавов была «страной городов», а Ладога, Новгород, Псков, Полоцк, Смоленск по уровню развития ничем не уступали другим городам Ганзы на Балтике – кстати, балтославянским по происхождению. Немцы впервые появились на Балтике, захватив будущие Гамбург и Любек только с середины IХ века, благодаря «Дранг нах Остен» своей католической Империи. Более того, «русские земли» Х–ХIII веков, пожалуй, были единственной эпохой в истории нашей страны, когда не было острого отчуждения основной массы русского населения от власти. Порядки реально очень напоминали античные «полисы», где все взрослое население имело оружие, любой город жил как «центр племенной округи», а князя-неудачника регулярно меняли тем или иным способом. Разумеется, «призвание варягов» (славян с Балтии) – создавших силой оружия Сверхдержаву, последующая насильственная христианизация «получужой» страны верхушкой этой государственности (ее в лучшем случае сразу поддержала и приняла часть горожан Киевщины), начавшийся процесс эксплуатации большинства населения – создали массу остроконфликтных «проблем роста».

В результате: общенародного сопротивления нашествию Орды – не было. На защиту все более «чужого города» и «дружины эксплуататоров» (а не защитников!) полусвободные полуязычники, составляющие основную массу населения, не встали ни в одном из регионов Руси. А «элиты» ни разу даже не попытались их всерьез мобилизовать… Именно путь нового развития через «мобилизацию всех своих» – выбрала Москва, выигравшая в итоге конкурентную борьбу у других земель Северо-Запада. А также – у полуязыческой Литвы, невероятно похожей и по внутренним порядкам, и по территории на Киевскую Русь-2 (только тут языческая верхушка стала в итоге католической). Причем христианизация основной массы русского населения сделалась необратимой для Северо-Запада лишь после исламизации Золотой Орды. С Европой у России (ставшей только со второй половины ХIII века и особенно в ХIV веке «страной деревень» – как раз тогда, когда там наступил «в противофазе» расцвет эпохи «вольных городов») окончательно произошел цивилизационный «разрыв» после нашествия Орды. Московия «чужие» города Северо-Запада как самостоятельный фактор развития уничтожила (причем ни в Новгороде, ни в Пскове основная масса горожан не стала защищать феодализировавшуюся верхушку, ставшую «чужой»).

В царской России «догоняющая модернизация», принудительная урбанизация в лице «Питербурха» и крепостная индустриализация на Урале массово начались при Петре (хотя первые фабрики «родом из Нидерландов» стоились при его отце и даже деде). Относилось большинство русского народонаселения к западнику на троне как к Антихристу, а ко всем его имперским затеям – как к «архипелагу ГУЛАГ». «Чисто физиологическая» ненависть к русской деревне и русской традиции – в сочетании с горячечной любовью к идеализированному западному городу и новейшей технике (особенно военной), а также размашистый «преобразовательский зуд» в стиле «догнать и перегнать» – психологически объединяли личность Петра с большинством активных большевиков… Не случайно и лично Сталину, и «партии 30-х годов» так понравился фильм и роман Алексея Толстого.

Конвейер как передовая мировая технология ХХ века (к нему можно было поставить даже подростка и малограмотную бабу в войну) позволил осуществить быструю массовую индустриализацию СССР. Разумеется, с трудом как целесообразной деятельностью работа советского «рабочего класса» имела мало общего, технологическая дисциплина и ритмичность соблюдались очень слабо до самого конца новой цивилизации СССР. Да и трудовые мотивации в «советском трудовом коллективе» (как в особой «соседской квазиобщине» с иерархией и «уравниловкой») – весьма своеобразны по мировым индустриальным нормам и Запада, и любого Востока! Тем не менее, городская индустриальная Россия в ее нынешнем виде является «единственной возможной реальностью» более чем для 90% нынешнего населения страны, абсолютное большинство которого ныне родилось после войны (и последних больших потрясений – голода 1946 года, тягот восстановления разрушенной нацистами европейской России и т.п.).

Три последних поколения русских людей после смерти Сталина в марте 1953-го не знали в своей жизни голода и реального массового страха (внешнего нападения или гражданской войны, репрессий властей и т.п.) – кроме нескольких миллионов русских в Чечне, Таджикистане, Туркмении, вынужденных бежать в Россию от угрозы прямого уничтожения или обращения в рабство в 90-е годы. «Напряг» в смысле трудовой мотивации ушел в прошлое – вкалывать от зари до зари, чтобы не умереть с голода русским впервые в их тысячелетней истории больше не нужно вплоть до сегодняшнего дня (с 1960-х зерно покупалось СССР на мировом рынке сначала «от неурожаев», потом на корм скоту). Хлеб стоил копейки – и цена на него не менялась более 25 лет, с конца 60-х годов большая часть горожан ежедневно ела мясо, все большая часть русских жила в отдельных квартирах (не сомневаясь, что до конца жизни получит от государства «свое жилье») с телевизором и холодильником. Желающие возиться на земле строили свой маленьких домик на бесплатно получаемом приусадебном участке, десятки миллионов получили высшее образование и все – среднее.

В общем, так хорошо в «материальном плане» русский народ (причем весь – до последнего бездельника, бомжа и алкоголика) за свою историю никогда не жил – как при Леониде Брежневе. Судя по всем социологическим исследованиям, именно эта эпоха (а не мифы про Российскую Империю) выступают сегодня для большей части населения как «золотой век», своего рода «Россия, которую мы потеряли». С точки же зрения трудовой мотивации, это была одна из наиболее странных эпох в истории нашей страны, когда все тянулось как-то по инерции (энтузиазм первых пятилеток, «все для фронта и Победы!» с ГУЛАГом давно стали историей). Ракетно-ядерный «зонтик» гарантировал от новой Большой войны, а экспорт нефти и газа снимал вопросы с импортом «ширпотерба», не производящегося в нужно количестве и качестве в СССР 70-80-х годов. Трудовые (и поведенческие в целом) мотивации большинства русских людей эпохи «застоя» точно раскрывает анекдот про «основные противоречия развитого социализма»:

1. Никто не работает, а планы выполняются (работа без регулярного периодического «напряга» для русского человека значит, что «никто не работает» в традиционном смысле).

2. Планы выполняются, а в магазинах ничего нет (итоги «ритуального труда на СССР»).

3. В магазинах ничего нет, а у всех все есть (благодаря системе теневого распределения).

4. У всех все есть, а все всем недовольны (ненормальность для нормальных русских людей подобной ситуации «незаслуженного лично мной благополучия» – все более массово осознавалась у новых поколений людей с высшим и средним образованием со второй половины 70-х).

5. Все всем недовольны, а всегда и за все «голосуют за» (принудительное и мнимое «единомыслие в России» быстро закончилось – когда Горбачев «объявил перестройку»).

 

ПОСЛЕ РАСПАДА

Крах СССР (довольно внезапный и относительно бескровный) был порожден прежде всего тем, что руководство «той странной страны» не справилось прежде всего в России с новыми претензиями наиболее активной части городского индустриального (с анклавами постиндустриального) общества. Русские мыслители еще с середины ХIХ века поняли, что в русском народе есть как бы два разных до противоположности типа личности и объединяющей их общины: «хищный тип» как активное меньшинство («бродники», казаки, разбойники – объединенные в «ватаги», «чумазые» хищники-предприниматели, союзы революционеров-нигилистов). И большинство – «смирный тип», тогда преимущественно живший в общинной деревне и городском «посаде» (хотя его мечтой всегда тоже было «уйти от тягла»). Распад традиционного общества в ходе индустриализации и урбанизации породил в начале ХХ века массовый феномен, названный великим социологом П. Сорокиным «безличностным индивидуализмом». «Застой» 70–80-х годов ХХ века – идеальная эпоха для жизни второго типа русских людей.

Во многом его доминирование было связано с начавшейся массовой депопуляцией городских русских (после гибели почти 20 млн именно русских в войну, а до того еще более 10 млн потерь в Первую мировую, революцию, эмиграцию, коллективизацию с «голодоморами» и т.п.). Общество позднего СССР, все еще боявшееся по традиции новой «большой войны» и не хотевшее новой революции, стало в основной массе слишком образованным и квалифицированным для своих постаревших управителей – некогда молодых сталинских «наркомов», преимущественно «родом из первых пятилеток». Мотив Перестройки был прост – не «ломая основ социализма», ввести демократию и рынок как «новые инструменты», чтобы «нормально жить и потреблять как на Западе». Идеал в итоге реформ для большинства – спокойное «потребительское общество», где работаю без напряга и «ритуалов с партсобраниями», читаю что хочу, живу и езжу где хочу; в общем, раз уровень нашей квалификации не ниже мирового, то и хотим жить не хуже.

А фактически – получили произвол «крутых» на всех уровнях, распад социальных связей, «безответственное государство-эксплуататора» как доминирующую форму «русского бизнеса, бессмысленного и беспощадного». Русское городское общество оказалось неспособно к самозащите и самоорганизации – как «общество тотального взаимного недоверия». Само его выживание в 90-е годы временами выглядит чудом! Однако основы городского индустриального общества в России оказались очень прочны (оно ведь «строилось с запасом» в расчете на новую мировую войну!). Русские горожане в основной массе и при «рынке» выжили, «кинутые властью» и под рэкетом преступности. Произошло это на базе массового стихийного формирования социальных «сетей воспроизводства» путем своего рода «”сшивания” цепочек взаимодействия» индивидов и групп (в ситуации, когда государство перестало работать, а от «трудовых коллективов» остались обломки). Наполнения в 90-е годы реальным содержанием новых, ускоренно созданных в России «демократических» и рыночных институтов власти и собственности не произошло: более того, к ним после дефолта-98 население, включая его «адаптировавшиеся к рынку» примерно 30%, питало тотальное недоверие.

При Примакове–Путине русские в основной массе чуть отошли от «шока 90-х» в ходе социальной стабилизации на основе регенерационного экономического роста в основном по «старым технологическим цепочкам» (только теперь работающим не на План, а на Экспорт). Однако – хоть чуть-чуть доверяют они по-прежнему только отдельным личностям и их неким «гарантиям», а не институтам и законам. Когда бывший министр экономики Герман Греф публично говорил, что «государство сегодня в России – это абстракция, а реальные проблемы решаются конкретными людьми путем переговоров», это очень точно описывает «новую русскую реальность». Во всей ее омерзительности – когда подобное говорит не бизнесмен, не теоретик и не оппозиционер-публицист, а бывший чиновник, заинтересованный в том, чтобы ее увековечить под видом «стабильности» и даже «роста»…

(Окончание следует)

Количество показов: 3039

(Нет голосов)