15.06.2009

Константин Черемных

ЗНАКОВЫЙ РАЗГРОМ

Стиль попытки «демократизации» Ирана характеризует качество окружения президента США

13 июня в 16 часов по вашингтонскому времени президент США Барак Обама заявил, что потрясен ходом выборов в Иране и, в особенности, активностью избирателей. Своего фаворита он назвать не решился, однако признал, что надеется на такой результат, который «поможет Ирану идти по пути демократии».

Нельзя сказать, что имя такого желательного кандидата было загадкой. Комментатор лондонской The Independent Роберт Фиск, не замечая двусмысленности своих суждений, накануне пояснил, что Иран – это государство, покрытое «толстой темной кожей» клерикального правления, и единственный, кто эту кожу может расковырять, это Мир-Хоссейн Мусави. Который пользуется поддержкой столь светлой личности, как Мохаммед Хаттами, избрание которого в 1997 году было победой Запада, а нежелание Запада поддержать его вторично в 2005 году, дескать, и привело к победе Ахмадинеджада.

Автор респектабельного издания применяет при этом к Ахмадинеджаду термин oddball. Трудно представить себе на страницах «Ведомостей» или «Независимой газеты» слово «этот м…» в адрес главы какого-либо государства. Быть может, российская пресса просто не дозрела до уровня подлинно демократического лексикона. Ну где уж российским авторам разобраться в подлинной сути иранского противостояния! И разве могут быть какие-либо тона и полутона на этой неотесанной шахматной доске, кроме ядерного маньяка по имени Ахмадинеджад и продвинутого друга женщин по имени Мусави?

Господин Фиск был бы, вероятно, несколько удивлен, прочитав в The New York Times следующий трогательный пассаж беженки из Ирана Камели Энтекхабифард: «В 1997 году, когда я была в первых рядах реформаторских журналистов, мы кричали: “Во имя демократии, во имя свободы, голосуйте за Хаттами!” Мы думали, что победа Хаттами – наша победа. Мы ждали, что избрание демократического правительства даст начало новой светлой эре в истории Ирана. Я лично верила, что новый президент изменит мою жизнь. Я хотела свободы слова, демократии, равенства и справедливости. Но не позднее чем через год после избрания Хаттами президентом, начались преследования журналистов, реформаторов и просветителей. Я была арестована наряду со своими коллегами и друзьями. Я пробыла под арестом около трех месяцев, а после освобождения бежала из страны, веря, что в Иране больше никогда не будет реформ...»

При этом бывшая журналистка выражала полный восторг в адрес Мусави, действительно-таки настоящего демократа, в то же время относя себя и своих сторонников к «настоящим детям революции». От такого политического ребуса в мыслительном аппарате западного наблюдателя может случиться короткое замыкание, и он задымится.

Надо полагать, что консультанты Барака Обамы по Ирану все же имели об этой стране несколько более детальное представление, чем господин Фиск, и были осведомлены хотя бы о том, что Мир-Хоссейн Мусави куда ближе к клерикальному сообществу, чем Ахмадинеджад; что он начал политическую карьеру при аятолле Хомейни; что он принимал экономические решения в период ирано-иракской войны; что его реальным покровителем был вовсе не Хаттами, а его предшественник – Али Акбар Хашеми Рафсанджани; что именно по этой причине основной мишенью критики Ахмадинеджада был Рафсанджани, и никто другой. И может быть, по разведывательной линии, в сугубо конфиденциальном порядке, Обаме докладывали о том, как Рафсанджани убеждал аятоллу не афишировать поддержки в адрес Ахмадинеджада, ибо в противном случае в избирательном списке вместо имени Мусави появится имя Хаттами.

Но, тем не менее, консультанты Барака Обамы что-то явно просмотрели, либо намеренно дали главе государства неверный сигнал. Одно дело – когда восторг в связи с атмосферой иранских выборов выражает шведская корреспондентка германской Handelsblatt (тем более учитывая деловой, а не политический профиль издания), и совсем другое – когда руководитель державы, поныне числящей себя законодателем политических мод и субъектом мировых трансформаций, срывается в комментаторский фальстарт. И только потому, что сорока минутами раньше, в 15.20 по вашингтонскому времени, штаб Мусави клятвенно заверил, что демократический кандидат набирает 60% голосов.

Впрочем, промах Обамы вряд ли основывался исключительно на непроверенной информации. Более существенную роль могла сыграть интерпретация продления голосования в связи с большим наплывом избирателей, как и сам факт этого большого наплыва. Ведь что утверждали все аналитики хором? Что чем больше явка, тем хуже для действующего президента; что наиболее активной частью голосующего населения является молодежь; что неудовлетворенный средний класс в возрасте до 30 лет больше всего недоволен текущей политикой и готов проголосовать за кого угодно, только бы не за Ахмадинеджада, а поскольку этот неудовлетворенный класс многочислен, то помимо Мусави, полезны и выгодны еще несколько кандидатов, благо второй тур якобы гарантирован.

В чисто гипотетическом порядке, исходя из весьма свежего и знакомого нам политтехнологического опыта, уместно допустить, что уверенные прогнозы второго тура основывались не только на аналитике, но и на простом шкурном интересе: в самом деле, политтехнологическому сообществу всегда жизненно выгоднее иметь трех клиентов, чем одного, а во втором туре тем более ставки имеют обыкновение расти.

Может быть, это утилитарное соображение в продвинутом аналитическом сообществе найдут нецивилизованным и пошлым. Однако даже текущий политический беспорядок на Украине поддерживается не только множеством контрактов с московскими инженерами массового сознания, но и с такой же готовностью американских консультантов пропиарить хоть Тимошенко, хоть Януковича, хоть Литвина – платили бы деньги.

Более того, собственный американский опыт в Ираке также подсказывает, что контракты на поставку горючего для военной техники, по крайней мер в первый период кампании, доставались не обязательно тем, кто мог поставить лучший бензин, а скорее тем, кто легче открывал дверь в офис тогдашнего американского вице-президента. И если половина твоей администрации состоит из клинтоновских чиновников, о продажности которых не писал только ленивый, то рассчитывать, что тебе не вотрут очки, решительно невозможно.

А очки Обаме начали втирать уже тогда, когда суть внутреннего конфликта в Иране преподносилась как спор между закрытым и открытым обществом, в то время как реальная дискуссия концентрировалась скорее вокруг отношений распределения. Во-первых, в глазах любого духовенства уравнительный подход к борьбе с бедностью – сомнительный выбор. Во-вторых, вряд ли случайно 38-летний тегеранский школьный учитель в беседе с корреспондентом The Sunday Times назвал Ахмадинеджада тем человеком, который «не дал клерикальной мафии разворовать наши (то есть выделенные школам) деньги». Не исключено, что аятолла Хаменеи, полагаясь на Ахмадинеджада, учитывал не только его популярность в стране, но и способность построенной им исполнительной системы справляться с казнокрадством в том числе и в «неприкосновенной» клерикальной среде – отчего, надо полагать, отчасти и возникло внезапно вышедшее на политическую поверхность движение «борющегося» (иными словами – опального) духовенства.

В высших иранских, в том числе и клерикальных, кругах шли, несомненно, и тактические споры о внешнеполитической стратегии. Но из этого не следовало, что руководство страны было готово легко пожертвовать и ранее утвердившимися внешнеполитическими приоритетами, и системой управления государством, и системой духовных приоритетов, которые и обусловили создание, в частности, исламской полиции нравов. Между тем тот выбор, который предлагался, означал все или ничего: на карту одновременно ставилась и миссия страны – участника мирового сопротивления американскому глобализму, и статус региональной державы, и духовно-политическое устройство, унаследованное от аятоллы Хомейни, и множество частных внешних, равно как и колоссальных внутренних обязательств. Перспектива превращения в очередное колониальное правительство, стиль обращения с которым был хорошо известен на множестве ближних и дальних примеров, не могла быть сочтена в Тегеране достойной самой увесистой пачки нефтедолларов.

Но вовлеченные в кампанию лица с собственным материальным интересом – а часто ли подворачивается подобный куш? – продолжали втирать очки президенту Обаме, предсказывая необыкновенную популярность Мусави именно среди молодых иранцев, в то время как молодые иранцы имели о давно ушедшем в тень экс-премьере весьма смутное представление. А более взрослая часть населения при слове «Мусави» в первую очередь вспоминала его как «приложение» к его весьма активной супруге-скульпторше, что у наиболее сведущих в политике иранцев создавало ассоциации с гиперактивной украинкой Раисой Горбачевой и со знаменитым совместным фото этой четы с Маргарет Тэтчер.

Роберт Фиск, находясь в Тегеране, уловил – надо полагать, через переводчика – что некий представитель Стражей иранской революции за день до выборов в своей речи упомянул «украинскую технологию». Очевидно, речь шла о руководителе Корпуса Стражей Ядолле Джавани, который заранее предупредил, что после публикации официальных результатов выборов оппозиция не только примется их опровергать, но и устроит на улицах массовые акции. Именно так и случилось. Правда, отличие от Киева состояло в том, что а) на сто тысяч оппозиционных демонстрантов, по свидетельству The Guardian, пришлось шестьсот тысяч сторонников Ахмадинеджада, которые «выкатились на площади столицы, как вулканическая лава»; б) что эти шестьсот тысяч были куда больше готовы к действию, чем донецкие шахтеры, ожидавшие инструкций и командировочных от начальства; в) что президент Ахмадинеджад, в отличие от президента Кучмы, не стал спрашивать соизволения зятя-бизнесмена на наведение порядка в столице.

Способность Джавани предвидеть развитие событий, равно как и публично озвученная параллель с Украиной, свидетельствует о том, что как сами Стражи, так и их аудитория – не столь неотесанная публика, как принято считать на Западе, и что используемые оппозицией слоганы «тегеранской весны» и «власти народа» были легко распознаны: все это в мире уже было, и чем закончилось в «странах-мишенях» – известно. Вряд ли Стражи испытывали положительные эмоции от кривляния девушек в облегающих платьях (хотя и длиной до пят) под крики «Долой полицию нравов! Покончим с теократией!», которым до наступления дня выборов не было велено препятствовать: карнавал так карнавал. Но они не вмешивались, поскольку если сказаны слова о власти народа, то народному большинству и предстояло вынести свой суд, посмотрев на этот карнавал и задумавшись о том, чем триумф его устроителей обернется стране. И в результате они не сомневались, хотя сочли нужным напомнить столичным жителям о стандартном сценарии либерального переворота – хотя бы в интересах элементарной безопасности людей.

Домысливая за Стражей, можно тем более уверенно предположить, что мотивы главного оппозиционного кандидата, согласившегося пустить на политическую продажу цвет исламского знамени, одновременно предлагая радикальное переустройство политической системы – не к нему ли больше подходит слово oddball? – не возникли на пустом месте. Надо полагать, если Стражам знакома история белградского и украинского переворотов, то тем более им знакома история ирано-иракской войны и ее экономического, в том числе теневого, бэкграунда – как и имя израильского агента Роберта Максвелла, который в истории разжигания этой войны сыграл весьма существенную роль. Во всяком случае, вряд ли эту загадочно ушедшую из жизни персону они могли считать советским агентом, во что наивно верил Горбачев.

Домысливая, в свою очередь, за консультантов президента Обамы, можно не сомневаться, что они найдут не менее десятка оправданий как поставке в Белый дом явно недостоверной информации, так и провалу «демократического выбора» в трех лицах сразу. Само собой, будет упомянуто антидемократическое распоряжение действующего президента о блокировании SMS за сутки до выборов. Этот аргумент, впрочем, прозвучит не особенно убедительно, благо к этому моменту как минимум двое кандидатов благополучно освоили и Twitter, и YouTube, и все прочие средства современной коммуникации. Об этом радостно сообщала Камели Энтекхабифард: «Благодаря YouTube, Facebook и блогам молодым людям легче быть организованными, выражать свое недовольство». А на страницах The Sunday Times молодежный карнавал так и именовался – Facebook revolt. Впрочем, как свидетельствует BBC, современные средства коммуникации использовала и команда Ахмадинеджада. И вряд ли для этого понадобились подсказки «дремучих» клерикалов: идеологическую борьбу в Интернете сегодня освоило и религиозное, и светское сообщество.

Намерение повторить в Иране технологию, сработавшую в Сербии, Грузии, Украине, Ливане, Киргизии и Таиланде, было предприятием заведомо проигрышным: это государство и общество устроены принципиально иначе, и президент Ахмадинеджад был избран не в случайный момент, а на фоне американского вторжения в Ирак, причем когда непричастность Саддама к событиям 11 сентября уже была доказана, а экономическая подоплека агрессии уже была видна в полный рост.

Другое дело, что Иран к моменту нынешних выборов был действительно в трудном экономическом положении из-за падения цен на энергоносители; другое дело, что желание изменить внешнюю политику действительно возникало и в части общества, и у части духовенства, и тем более во влиятельных деловых кругах (к которым принадлежит семейство Рафсанджани). Тем более после того, как ближайший союзник Ахмадинеджада, президент самой богатой энергоресурсами латиноамериканской страны, пошел на попятную перед Вашингтоном. Тем более перед лицом того неприятного, но очевидного обстоятельства, что мировой кризис оказался не только кризисом ценных бумаг, но и кризисом импорта и инвестиций.

Победа «тегеранской весны» казалась достижимой после того, как иранское руководство воздержалось от активного вмешательства в ситуацию в Палестине, а затем и в Ливане; после того, как официальные представители иранского МИД предприняли целый ряд осторожных попыток выйти на прямые переговоры с Вашингтоном; после того, как иранское Министерство энергетики согласилось на участие в ряде международных форумов, в том числе по альтернативным путям доставки энергоносителей. Создавалось впечатление, что Ахмадинеджад уже не удерживает в руках бразды правления. И даже само согласие иранского религиозного руководства допустить карнавал с плясками под рок-музыку представлялось очередным проявлением слабости. Отсюда, очевидно, и последовала шапкозакидательская трактовка событий. Вполне вероятно, что Обаму также уверяли, что его якобы впечатляющий бенефис в Каире «растопил исламские сердца» в достаточной степени, чтобы брать иранскую твердыню голыми руками.

Тот факт, что Иран, мягко говоря, не сопоставим с Украиной, вряд ли требует пространной аргументации. Менее очевидно то обстоятельство, что с другой бывшей советской республикой, Белоруссией, у большой и древней страны есть некоторые общие черты, вопреки колоссальным культурным различиям. Эти общие черты относятся не к структуре власти, а скорее к сформировавшейся системе ценностей и мотиваций. Проявились они при массовом голосовании на референдуме 1995-го и на выборах 1999 года, когда массовая явка была мотивирована не протестом, а наоборот, желанием поддержать политический курс главы государства, причем провинция голосовала семьями. Вторая сопоставимая деталь состояла в том, что наименьший процент голосов был отдан за президента в столице. Не обязательно иметь степень доктора политологии, чтобы догадаться о некоторой разнице в мышлении жителей мегаполиса и всей остальной страны, особенно если вспомнить о том, что социальная политика Ахмадинеджада была адресована именно бедной провинции за счет богатой столицы. Тем не менее, западные обозреватели – как, возможно, и специальные информаторы с места событий – мерили по Тегерану весь Иран.

Первые кадры разгона демонстраций противников Ахмадинеджада в иранской столице уже обошли мировые экраны – как много раз демонстрировались миру картины задержания оппозиционеров в Минске. Но разыграть в полную силу сценарий переворота Вашингтон не сможет, а вполне реализуемый сценарий крупного бунта вряд ли захочет: брать на себя заботу о массах вынужденных переселенцев сегодня совсем не с руки. А иных вариантов нет после того, как аятолла Хаменеи сказал свое слово, признав победу Ахмадинеджада в первом туре с перевесом в две трети голосов, и никакой Freedom House не убедит его взять это слово обратно: это уже не вопрос дипломатии, а вопрос национальной чести.

Бараку Обаме придется смириться с поражением – разгромным и знаковым. Одновременно ему придется смириться и с влиянием американских неоконсерваторов, в особенности из числа лоббистов крупных военных заказов. Сохранение Ахмадинеджада у власти для них столь же выгодно, что и правому израильскому правительству. Обама будет вынужден пойти им навстречу, что вряд ли одобрит его собственный электорат. Но хочешь, не хочешь, а за любую авантюру приходится платить, в данном случае дважды: вслед за неэффективно потраченными политическими инвестициями придется раскошелиться еще и на военно-экономические. Не считая расходов на содержание ближневосточного союзника. Не считая попреков за флирт со странами Залива, на который уже были истрачены не только средства, но и доля внешнеполитического авторитета.

Обидно, когда репутация гения массового внушения рушится у всех на глазах, натолкнувшись на силу другого авторитета. Особенно обидно, когда в стратегически важном регионе, а одновременно и в стратегически важном внутреннем споре тебя обыгрывает человек, которого услужливые советники изображают ограниченным, толстокожим и к тому же изолированным извне и изнутри чудаком. Но иного и быть не может, когда дискредитированная система, построенная на приоритете материальных ценностей, пытается навязать свои координаты обществу, ориентированному на духовные начала. Впрочем, отрицательный результат тем и ценен, что позволяет более критично оценить собственные возможности, и в том числе качество сообщества, дающего советы. Обама рассчитывал очистить собственное общество и собственную элиту, изменив ее качество нематериальными ценностями надежды, веры и ответственности, но оказался игрушкой в руках аппарата, льстиво уверяющего его в его гениальных способностях к массовому внушению и мировому лидерству, но при этом мотивированного собственными утилитарными импульсами. Ему не удалось расковырять этот толстокожий аппарат, а с сегодняшним аппаратом внешнеполитические прорывы на Востоке ему не светят. Не зря же русские говорят, что Восток – дело тонкое.

Количество показов: 1948

(Нет голосов)