Саммит G-8 (Большой восьмерки), прошедший в этом году в Санкт-Петербурге, западные СМИ сопровождали абсолютно предсказуемым речитативом. Всякий раз, когда дело касается участия России в организациях с претензиями на функции международного контроля, параллельного ООН, разыгрывается один и тот же сценарий «кандидат в прихожей элитного клуба». Завсегдатаи демонстративно прицениваются к новичку: то подзовут, то выставить пригрозят, то пряником помашут. Достоин ли? Истово ли исповедует принципы демократии? Не слишком ли коррумпирована администрация? Или, напротив, не повинна ли она в чересчур решительных действиях? Предполагается, что кандидат будет из кожи лезть вон, чтобы прийтись ко двору.
Именно так вели себя члены G-7 по отношению к Японии в конце 1970-х – начале 1980-х. Когда же треволнения улеглись и Страна Восходящего Солнца в полной мере наслаждалась своим членством, пришло осознание двух малоприятных вещей. Именно за тот период, пока приглядывались к Японии, подрос новый экономический лидер, Китай. Именно его воля теперь определяет макрополитическую конфигурацию Восточной Азии. И «семерки» с «восьмерками» на этот процесс повлиять не в силах.
Первоначально задуманная для регулирования экономики в условиях валютной нестабильности, G-7 эволюционировала до координирующего центра по решению проблем глобализации. Со вступлением туда России «восьмерка» практически берет курс на выстраивание ядра мирового правительства, параллельного Совету Безопасности ООН. Однако перспективные планы, обсуждаемые лидерами G-8 и их экспертным окружением, заставляют усомниться в подлинной глобальности системы координат, принятой «восьмеркой».
Вряд ли самое большое в мире государство удовлетворится ролью добытчика-кочегара, отвечающего за бесперебойную поставку минерального сырья. Столь же одномерно чисто географическое восприятие России как звена для смычки полярного кольца стран, согласно атлантической мифологии гарантирующего остальному миру стабильность и процветание. Эти второстепенные партии в плохо сыгранном оркестре G-8 лишь частично отражают потенциал державы, чей государственный уровень предполагает как минимум место ведущей скрипки.
Если отойти от гипнотического клише бесконечных «экзаменов», навязываемых России, перед нами откроется совершенно иная картина. Точнее – совершенно иная система координат (framework), через которую более адекватно описывается ситуация, сложившаяся в мире.
ОПЫТ ГЛОБАЛЬНОГО АДМИНИСТРИРОВАНИЯ
Глобальное администрирование, к которому тяготеют члены «семерки», предполагает наличие соответствующего опыта. В прошлом его можно найти лишь на пути имперского строительства, что сразу отсекает Италию с Канадой. Поражение во Второй мировой войне вплоть до настоящего времени ограничивало активность Германии и Японии. Поэтому имеет смысл сосредоточиться на характеристике Великобритании, Франции и США. Кстати, то обстоятельство, что все страны-победительницы, включая Россию, обладают имперским опытом, до сих пор должным образом не учитывалось.
СУЩНОСТЬ ГОСУДАРСТВА: ПРОГРАММА, ЕЕ РЕАЛИЗАЦИЯ И АВТОРЕФЛЕКСИЯ
Для того чтобы уловить сущности государств с имперским опытом, необходимо соединить в их описании элементы государственной программы и ее реализации (которое продуцирует определенный экзистенциальный модус), а также авторефлексии, присущей государственной нации [1]. Такой способ описания позволяет избежать одномерности, возникающей при анализе только оперативных функций. Рассматривая государства как своего рода организмы [2], мы получаем дополнительный способ для моделирования их поведения по аналогии с живым объектом, занимающим определенное место среди других государств и обладающим условным самосознанием.
Выразителями самосознания государственного организма является интеллектуальная элита. Другие представители нации могут не сознавать характер своего государства полностью, однако действуют в соответствии с продуцируемым им модусом.
Несмотря на условность подобного метода, только он позволяет охватить сразу несколько областей знания, таких как история, экономика, география, социальная антропология. В соответствии с характером описания, каждому государству, можно приписать ведущую сущностную черту.
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ: ДЕСТАБИЛИЗАТОР
Государственный организм Британской Империи осуществляет себя в первую очередь в сфере экономики. Английская колонизация тесно связывалась с интересами торговых корпораций. Так, Ост-Индская компания (1600–-1858) представляла автономное образование в составе государства, фактически управлявшее колониями в Индии. Максимум, который Великобритания способна была предоставить зависимой от нее территории, – положение торговой колонии (Сингапур). При этом индустриальное развитие зависимых территорий намеренно сдерживалось, дабы избежать возможной конкуренции с метрополией. Империя превращается в инструмент для регулирования коммерции. Англичане тщетно пытались ограничить рост промышленности в североамериканских владениях в XVIII веке. Окончательно утвердив свой контроль над Индией в XIX столетии, Британия сворачивает там хлопкопрядильное производство, превратив самую развитую страну региона в сырьевой придаток. Только добившись независимости от Британии, Индия смогла приступить к восстановлению своей промышленности.
Внутреннее самоощущение британской элиты до сих пор сводится к клубному, где сочетается приватность и иерархия. По той же схеме строились взаимоотношения с зависимыми странами, где центр тяжести составляли контакты с представителями местной элиты (косвенное правление в большинстве протекторатов). Процесс глобализации сквозь британскую призму видится как объединение мировой, прежде всего экономической, элиты.
Что представляют из себя территории, находившиеся под управлением англичан? Международную систему триггеров, «пороховых бочек»: Индия – Пакистан, Афганистан – Средняя Азия…
Если попытаться составить карту «горячих точек», разбросанных по всему земному шару, то мы обнаружим, что она полностью совпадает с картой бывших британских колоний и подмандатных территорий. Палестина: война между евреями и арабами длится уже более полувека. Бирма: резня каренов и шанов. Йемен – заложник нестабильности и гражданских войн. Ирак: no comments. Переходим к африканскому континенту. Нигерия пережила гражданскую войну и этнический конфликт в Биафре, последствия которого дают о себе знать по сей день, отражаясь на мировых ценах. Судан: трагедия Дарфура, куда сейчас собираются отправлять миротворцев ООН. В Уганде имел место геноцид, устроенный Амином. ЮАР – мина, заложенная под континент, готовая сработать в любой момент, ведь противостояние между зулусами и банту гораздо острее, чем прежний конфликт между «цветными» и белыми.
Сегодня многие удивляются: почему Лондон всегда и всюду поддерживает лишь те силы, которые подрывают мировую стабильность? Особенно показательно это делается в отношении России: от революционеров XIX столетия до Закаева и Березовского. Давности лет здесь не существует [3].
Примеры, приведенные выше, заставляют предположить, что мы имеет дело с «программой», заложенной в саму матрицу британской государственности. Отдельные политики, даже в ранге премьер-министра, изменить ее не в силах. Суть программы дестабилизации предельно проста: есть «Остров» и есть «остальной мир». Чем более нестабилен и неустойчив последний, тем прочнее и эффективнее гарантии безопасности для «островной крепости».
Британский «торговый колониализм» в самом деле не способен к контролю над крупными территориями. Управление Индией представляет явное исключение, поскольку британцы ушли оттуда почти за поколение (для двадцатого века – огромный срок) до того, как завершилась колониальная эра.
Единственное, что всегда хорошо удавалось англичанам, – создавать колонии-полисы, воспроизводящие античную схему. Сингапур, Гибралтар, Гонконг – наиболее показательные примеры. Но такими же полисами были Мельбурн и Сидней в Австралии, Веллингтон и Окленд в Новой Зеландии, и, наконец, Бостон и Чарльстон, с которых начинались современные США.
ФРАНЦИЯ: ДИКТАТУРА ИДЕАЛОВ
Именно Франция в XVII веке взяла сознательный курс на стабилизацию международной обстановки (деятельность «кардиналов короны»), превратившись в своеобразного арбитра Европы. В жертву этому была принесена религиозная целостность нации. Реформация расколола французов на католиков и гугенотов, ее удалось изжить, лишь отказавшись от религиозного элемента в государственной идеологии. Секулярная, рационалистическая культура Франции в эпоху Просвещения становится эталоном для европейской, «западной» культуры. Именно французами были сформулированы основные либертарианские идеалы. Элита Франции структурируется по принципу академии, где прежде всего учитывается специализация и интеллектуальный ценз.
Как имперский организм Франция попеременно обращалась то к военным, то к кредитно-финансовым методам контроля подвластных территорий. Даже такие колонии, как Алжир и Тунис или находящаяся под мандатом Франции Сирия, будучи изначально аграрными, получают серьезный импульс для развития собственной экономики, целенаправленно технически оснащаются. Прямое правление из метрополии в сочетании с политикой ассимиляции и постепенным введением самоуправления в период деколонизации вело к относительно высокой внутренней стабильности ранее зависимых государств. После ухода французов колонии наследовали относительно развитую инфраструктуру экономики.
Из-за постоянных внутренних потрясений, соперничества с Германией, религиозной индифферентности и других неблагоприятных факторов, французская модель империи оказалась не столь эффективной, как английская.
США: СУДЬЯ?
Соединенные Штаты Америки, с одной стороны, унаследовали британские методы экономической экспансии, с другой – французские гуманистические идеалы. Правда, в отличие от секулярной Франции, религиозный фактор продолжает играть в политике США немаловажную роль.
Смыслообразующей структурой для США, пожалуй, является суд, где разыгрывается мистерия справедливости, чем-то напоминающая античную драму. С другой стороны, торжество справедливости обеспечивается потребительской унификацией, выраженной в стандарте предложения. Поэтому подлинным храмом Америки становится супермаркет, победно шествующий по всему свету.
В Штатах граждан объединяет только низший слой социальных ценностей, а духовность, напротив, разъединяет. Налицо парадоксальная ситуация. Вынужденное (в силу экономической необходимости) сосуществование людей приводит к интеграции лишь на внешнем уровне, в то время как на внутреннем происходит усиленная сегрегация. Автономность индивидуумов, этносов, конфессий друг от друга преподносится как своего рода достижение. Можно сказать, что степень разделенности даже превышает ситуацию, когда эти группы населения не были задействованы в едином государственном пространстве. Организм государственного тела инволюционирует до механизма.
Чтобы понять генезис имперской политики США, стоит обратить внимание на тот факт, что между ними и Великобританией никогда не возникает принципиальных расхождений в решении глобальных проблем и даже по второстепенным вопросам. Вспомним хотя бы поразительно спокойную, практически бесконфликтную передачу британских сфер влияния в стратегических точках земного шара: Европа, Персидский залив, опорные базы в Индийском и Тихом океанах, позволяющие Америке также, как и Англии в прошлом, контролировать моря.
Суть же заключается в том, что США унаследовали от Британии ее технологию имперского контроля. На новом историческом этапе они упорно воспроизводят старую схему «Остров» и «полисы» – «хаос в остальном мире» как гарантия безопасности для «Острова». Различие состоит в том, что в американском варианте архетип полиса воплощают уже не города, а целые государства «островного» или «полуостровного» типа, такие как Тайвань или Южная Корея. Вряд ли стоит оспаривать тезис, что данная технология заимствована: у США отсутствует собственный имперский опыт.
Однако здесь таится парадокс. Если обратить внимание на элемент национальной авторефлексии, то станет видно, что имплантированный опыт Британии вступил в вопиющее противоречие с представлениями американцев о самих себе. Со времен Вудро Вильсона Америка претендует на роль «мирового арбитра» и искренне исповедует себя наследницей идей Просвещения [4]. И это противоречие между идеалами и методами приводит к катастрофическим провалам в американской политике.
Несмотря на то, что США претендуют на функции судебного пристава в мировом масштабе, они не смогли успешно разрешить ни одной проблемы. За исключением Второй мировой войны, где Америка выступала в союзе с СССР и Великобританией, ей не удалось по-настоящему выиграть ни одной крупного военного конфликта. Войны 2-й половины XX – начала XXI вв., в которых участвовали США, либо проигрывались ими (Северная Корея, Куба, Вьетнам), либо создавали зону затяжной нестабильности (Югославия, Ирак, Афганистан).
Еще один парадокс, говорящий о программном сбое американской политики – Мексика. Держава, претендующая на роль «локомотива мирового прогресса», признается в своем бессилии распространить свои цивилизационные стандарты даже на ближайшего соседа. Сооружая «великую китайскую стену» вдоль мексиканской границы, с помощью которой в Вашингтоне надеются остановить нелегальную миграцию, Америка впадает в настоящую геополитическую паранойю. Эффект психологического отождествления с колониальной конструкцией Британии настолько велик, что США отгораживаются от Мексики стеной, дабы и дальше ощущать себя «Островом» – вопреки тому, что нарисовано на географической карте!
Противоречие между идеалами и методами, между реальным пространством и его субъективным образом ведет еще и к тому, что США в современном мире уважают гораздо меньше, чем Британию в ее блистательном викторианском прошлом. Англия требовала, чтобы ей подчинялись, как тотально – экономически-, военно-, культурно- –превосходящей силе, и это было очевидно. США же, частично унаследовав просвещенческий пафрос французов [5] требуют, чтобы их признавали моральным авторитетом («факелом свободы в мире»), и это не просто вызывает смех и отторжение, но служит дополнительным стимулом к сопротивлению. Противники американского контроля интуитивно чувствуют, что в этой раздвоенности – финальная слабость американского империализма.
Отказаться от раздвоенности между импортированной программой и авторефлексией (как это пытаются Чейни-Рамсфелд-Вулфовиц и прочие «неоконы»), сделав ставку на «циничное», – в британском стиле, – силовое подавление конкурентов, американское общество также не способно. Это обернулось бы для него слишком опасной идеологической и психологической травмой. Сам смысл существования американской государственности был бы подвергнут сомнению – нечему стало бы учить детей в школах. А отсюда – один шаг до развала не столько американского государства, сколько «американской нации», являющей собой пока (подобно «многонациональному советскому народу»), не органическое, а чисто идеологическое образование, в лучшем случае, пребывающее в становлении.
Как империя США не приобрели пока позитивного опыта и не удовлетворяют миротворческой миссии, которая связана с положением мирового лидера. Политическая незрелость Америки напоминает Европу эпохи Хлодвига. Возможно, когда американская государственность достигнет внутренней и внешней органичности, настоящий период будет восприниматься как аналог «темных веков».
Только учитывая представленную экспозицию можно перейти к участию в глобальном администрировании России. Об этом пойдет речь в следующей части материала.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Разумеется все это в миниатюре можно наблюдать и у государств обычного типа, однако у них отсутствуют многие функции развитого государственного организма, например экспансия (идеологическая, языковая, культурная, территориальная, финансовая).
[2] Начиная с Н.Я. Данилевского, это традиционный для российской политологии подход.
[3] В 2005 году к лондонскому мемориалу Крымской войны была прикреплена табличка, удостоверяющая, что памятник посвящен «памяти всех, кто либо отдал свою жизнь для защиты свободы своих наследственных земель на северном Кавказе, либо погиб во время переселения в Оттоманскую империю, принужденные Царистской Россией после ее победы в Большой кавказской войне, завершившейся в мае 1864 года. Пусть потомки погибших будут всегда соединены духовно и однажды воссоединены телесно со своей родиной».
[4] В США даже любят подсчитывать, насколько американская революция старше Великой Французской.
[5] Эта тема достойна отдельного разговора. Пока же следует указать на аналогии между стандартами образования и эталонностью массовой культуры (в случае Франции XVIII–XIX вв. этим эталоном служила беллетристика, в Америке – голливудский кинематограф).
ENG 
